Но всякий раз, как Варвара ступала под рябиновые ветки, нависавшие над уводящей в лес тропинкой, ей чудилось, что там, в зеленой гуще, все замирает и множество чужих глаз впивается в нее – с любопытством и плохо скрываемой неприязнью.
Зимой было проще. Зимой она почти ничего не замечала. Ручей замерзал, а заодно с ним и болотце, через которое в летние месяцы жителями поселка бывали перекинуты совершенно бесполезные мостки. И можно было, не думая ни о чем, кататься на самодельных ледянках с горок, и собирать на мшаниках замерзшую клюкву и шишки на растопку железной печушки, которую бабка соорудила на кухне, в тайне от пожарных инспекторов, потому что морозы стояли лютые, а батареи, из-за скупердяйства поселковых властей, почти не грели.
Но то было зимой. А когда сходил снег и на подсохших проталинах появлялись бледные ветреницы, и оттаивал ручей, а небо над поселком становилось прозрачным и влажно-синим… Варваре хотелось спрятаться с головой под одеялом и вообще никогда не выходить из дома.
В эту весну она решила, что так дальше продолжаться не может.
Но тут пришла большая вода.
***
Весна в этом году выдалась дурацкая, суетливая: то снег валил хлопьями, то оголтело шпарило солнце. Такая свистопляска продолжалась примерно до середины апреля. А потом стремительно растаяло и просохло все, что могло растаять и просохнуть, буйно и густо поперли на свет божий одуванчики, наклюнулась сизыми почками и лопнула сирень… короче, спутав все календари и сведя с ума ботаников, к началу мая уже отцветали ландыши.
А половодье задержалось. Ислочь стояла тихая и обмелевшая от нежданной жары. Мальчишки, презрев уроки, вовсю брызгались на отмелях у старой водонапорной башни. Между тем, как утверждали всякого рода синоптики, за границами округа, в тех же Островах, да и в Лунинце, в лесах еще не стаял последний снег. Впрочем, теперь такая погодная карусель уже никого не удивляла.
Большая вода накатила, как водится, ночью. Когда никто не ждал и не чаял. Ислочь вспухла, как нарыв, потоком снесло самодельную дамбу на Жерновах, и к утру Монастырек уже плавал. Эвакуировать никого не стали, разве что тех, кто додумался построиться совсем в низине. Наводнения здесь были делом привычным, и с приходом паводка хозяева просто перебирались жить на любовно и со вкусом оборудованные чердаки.
Над крышами домов развевались белые флаги; оседлав печные трубы, голосили спятившие от безысходности коты, а по улицам разъезжали моторки из поселкового Комитета Спасения. Они же всю следующую неделю развозили детишек по школам: стихийное бедствие, мол, не повод отлынивать от занятий.
Артем ворчал и злился: взрослые-то сидели по домам, потому как наводнение пришлось аккурат на Великодную Неделю. Школьное же начальство, полагавшее религию сплошным опиумом для неокрепших детских умов, за посещаемостью в эти дни следило люто. Несколько скрашивало положение дел то, что дядюшке его, Ярославу, тоже приходилось таскаться в школу. Славочку, материно «солнце ненаглядное», угораздило податься в педагоги. Яр злился, только что копытом землю не рыл. Но подавать дурной пример племяннику опасался. Артем, зная крутой дядюшкин нрав, все ждал, когда у того полетят тормоза. В какую минуту это произойдет и чем будет чревато, Артем не очень себе представлял. Но чувствовал: скоро.
Мать собралась и уплыла на дальние огороды. Еще позапрошлой весной поселковая управа выделила им участок на Песочне. Земля там была плохая и тяжелая, и до колонки тащиться приходилось чуть ли не с километр, так что ни о каком поливе речь не шла. Только если уж совсем край… все прошлое лето – пекло адово – Артем с Яром, надсаживаясь, таскали воду коромыслами, потому что горело все, от укропа до абрикосов, а это значило, что зимой можно будет и зубы на полку положить. Все, что на Песочне росло, кроме картошки и фасоли с капустой, мать на пару с соседкой теткой Люцыной продавали на рыночке у вокзала. Тетка Люцына, когда бывала трезва, помогала матери дотащить до рынка тяжеленные корзины с товаром, ну и в огороде покопаться не отказывалась, уже какое-то подспорье. Кроме того, торговля шла прилично, плюс Ярова немудрящая зарплата, ну и мама работала все-таки, в отличие от алкоголической соседки… в общем, если не беситься, то на жизнь хватало.
Жесть на крыше нагрелась так, что больно было локтям и коленям. Артем подгреб под себя налетевшие за ночь тополевые листья – обещали грозу и шквальный ветер, но на землю так и не пролилось ни капли. Он собирался еще посидеть, но тут Яр постучал в крышу шваброй. Это значило, что завтрак готов и нужно поторапливаться, скоро школьная моторка подрулит.
Ярослав брился, смешно выставляя заросший светлой щетиной подбородок. Артем хихикнул: дядюшке было явно не с руки, потому как свою пижонскую бритву, подарочек на защиту диплома, причем подарочек от любимой девушки, Яр ухитрился забыть внизу. Теперь этой бритвой только рыбам чешую полировать… растяпа.
– Сам растяпа, – сообщил Яр, ловко соскабливая густую пену с правой щеки. – Пока ты там на чердаке кудахтал, каравелла ушла.
Под каравеллой разумелась школьная моторка, и Артем приготовился бурно радоваться, но вредный дядюшка осадил его пыл.
– Лопай давай, счас «казарку» накачаю.
– Вот еще, надрываться…
– У тебя сегодня зачетная по геометрии, – заботливо напомнил Яр. – Так что вперед.
Артем с убитым видом покосился на кастрюльку с манной кашей. Уж чего в этом доме водилось, так это молока. Молоко им через день носила соседская бабка Галя, у которой была неслыханная по нынешним голодным временам корова и две козы. Коз этих Артем иногда пас – за малую мзду, на кино и мороженое. Впрочем, любви к манной каше это не прибавляло.
– Не пыхти, – не оборачиваясь от зеркала, сказал Яр. – Я же не зверь какой. Бутерброды и чай, а то у тебя успеваемость до нуля скатится.
– Не скатится, – Артем впился зубами в хлеб с маргарином. Маргарин был сладкий, но почему-то пах мылом. – Куда ей катиться, я и так двоечник.
«Казарка» – надувная двухместная лодка, весьма популярная в среде туристов-матрасников и начинающих контрабандстов – покачивалась у подоконника Яровой спальни. Сам дядюшка – чисто выбритый, в наглаженных светлых штанах и при галстуке, напяленном неизвестно по какому случаю, – сидел на подоконнике, задумчиво разглядывая самодельное весло. Он ловко перелез в лодку, бросил племяннику на колени завернутый в газету веник мокрых пионов и как бы между прочим заметил, что такая везуха до скончанья времен продолжаться не будет. И пускай Артем не вздумает опоздать на обратный школьный рейс. Назад его никто не повезет.
– У меня дела в городе, – объявил Яр. – Буду поздно. Матери скажешь…
– Что ты по девицам пошел.
– Дурак, – сказал Яр печально. – Цветы до вечера завянут. Кто ж по девицам с квелым веником бегает.
Варвара сидела на заборе, всем своим видом напоминая промокшую ворону, и, прищурив левый глаз, прицельно стреляла по плывущей в потоке школьной зачетке жеваной бумагой. Зачетка плыла, покачиваясь и вздрагивая коленкоровым переплетом, но тонуть не спешила. Варвара злилась. На торчащей из воды жердине болтался тощенький ее рюкзачок. Учебники в школу Варвара таскать не любила, она и вообще-то учебу ненавидела больше, чем это положено подростку. Учителей, правда, такие тонкости мало заботили, они лепили Варваре двойки косяками, Артем рядом с ней выглядел круглым отличником.
Во всей школе Варвару жалел только Ярослав. Оно и понятно: сталкивались они всего раз в неделю. Яр, кроме обучения своих сопливых первоклашек, преподавал по совместительству еще и военное дело. А барышням, как он считал, совершенно ни к чему были такие умения, как собирание карабина Заточникова за сорок секунд и разбирание оного же секунд за двадцать. По военному делу пятерки были почти у всех девиц.
– Большому кораблю большое плавание, – Варвара лениво зевнула, сдунула с переносицы косо упавшую прядь.
– В смысле – плыви, галоша? – немедленно взвился Артем. А Ярослав подрулил к изгороди и вежливо протянул Варваре руку.
– Залазь, подвезем.
– Вот еще!.. я моторку подожду. – Варвара вскинула подбородок. Пригревающее солнце коварно высветило на ее лице все до единой веснушки. Артем почти шкурой ощутил, как внутренне напрягся Ярослав. Варвару он жалел, это да, но жалеть и любить – слишком разные вещи. Он ей сочувствовал. Варвара была похожа на вымазанную в йод бледную поганку: невзрачное личико с острым носом, густо обсыпанным конопатинами, серые глаза и мышиный хвостик волос на затылке. Отца у нее никогда не наблюдалось, а мать была алкоголичкой со стажем, и этой весной дядьки из отдела нравов при управе всерьез грозились отправить пани Люцыну лечиться. Вот пускай только вода сойдет. То есть, это так называлось, что лечиться, а на самом деле…
